Нечаев входит в «Мнемозину» со второго выпуска. В трех успевших выйти номерах печатается шестью произведениями. Расскажем о самых значимых, о тех, что, надеюсь, помогут проникнуться общественными заботами нашего героя.

«Застольная песнь греков» — это стихотворение из третьего выпуска. Вот несколько строф:

Кто в мире избрал путь прекрасный,

Путь трудный чести и добра,

Тому грозит бедой напрасно

Причудливой судьбы игра.

Исчезнут мрачны препинанья,

Замолкнет грустный звук цепей,

И совершатся ожиданья

Отчизны истинных друзей.

Тогда мы братский круг составим

И, разогнав тиранства тень,

Отчизны светлый день прославим,

Как славим ныне дружбы день!

Стихи — отклик на грянувшее в феврале 1821 года восстание греков против турецкого владычества. Лучшие сыны России выразили тогда поднявшемуся народу открытое сочувствие — вспомним греческие стихи Пушкина, Рылеева, Кюхельбекера.

Надо знать, что стихи в поддержку греков еще одна возможность, чтобы воспользоваться чужеземными событиями и говорить — вслух, легально, свободно! — о свободе против любого ига, рабства и закабаления. В том числе о свободе в своей стране. Друг Нечаева Н. И. Тургенев выразил это решительно и прямо, без всяких эзоповых ухищрений. «Лучше ли жить многим из наших крестьян под своими помещиками, нежели грекам под турками?»

«Мнемозина» — новый номер. Два стихотворения Степана Нечаева. И вновь — там, где произведение хотя бы мало-мальски наполнено общественно значимыми настроениями, там оно останавливает внимание. В случае же, где все помыслы отданы сугубо личным переживаниям или впечатлениям, увы, Нечаев предстает банальным архаистом.

К первому, при всех для обычно серьезного Нечаева неожиданных легкомыслиях, отношу «Различные потребности»:

Для ума потребен Гений,

Для рассудка — опыт лет,

Для улана — конь игрений,

Для прелестницы — корсет,

Для романса — нежны чувства,

Для сатиры — едка соль.

Торгашам — плутов искусство,

Скареду — Тартюфа роль;

За девицами — смотренье,

Для ревнивых — сто очей,

Для влюбленных — снисхожденье,

А терпенье… для мужей.[3]

Издательская сноска к строчке о торгашах была таковой: «Не литературным ли?»

«Мнемозина» познакомила публику с весьма своеобразным очерком Нечаева — поэтическим — «Ручей Улькуш». Читаю, читаю и никак не могу отделаться от мысли, что творение это по своим художническим достоинствам откровенно посредственно. Но — вновь вопрос — отчего же в таком случае публикуется? Уверен, что неспроста — темой подкупило. Приглашаю вникнуть в это обстоятельство. В очерке смелая для своего времени и необычная при этом грань интересов и волнений Нечаева.

Вот, для примера, поэтическая характеристика героя стихов: «…Кипящий нетерпеньем, Под мрачным сводом берегов Ты утомился заточеньем И с гневом рвешься из оков…»

Сколько же страсти отдано поэтом детищу своего поэтического воображения. Кто он, герой этого очерка? На ум приходит разное. Гордый демон, предтеча лермонтовского… Страдающий в заточении абрек… Рвущийся к схваткам сказочный витязь… Нет, ни тот, ни другой, ни третий. Улькуш, поясняю, всего-навсего не более чем имя горному ручью.

Но отчего же тогда столь явственно наделены чертами человеческого общения, поведения, характера заключительные строфы?

Не сетуй, друг мой! Мрак забвенья

Не будет участью твоей:

В священный час уединенья,

Беседуя в тиши ночей,

Ты разделял свои печали

С Егокой Русской стороны…

Нетрудно догадаться, зачем Нечаеву понадобилось такое обращение «друг мой». Проницательный читатель легко понимал, зачем и почему понадобился нехитрый поэтический прием вывести в облике ручья смелый образ вольнодумца и отвести этим глаза от истинной идеи стихов. Как было не уловить безусловной преднамеренности свободоборческого замысла!

Стихи порождены путешествием на Кавказ в 1823 году. Именно это объяснено в небольшом вступлении от автора. Там война — длительная и ожесточенная, с жертвами, с кровью. Пространны стихи, но отмечаю, что в них не нашлось места для разжигания вражды к сражавшимся иноверцам. Больше того, очевидны мотивы сочувствия. Печаль воюющих, пишет Нечаев, разделена русскими егоками (поэтами, так это объяснено в предисловии). Официальная Россия, конечно же, иначе относилась к горцам. В записках генерала Евдокимова тех же лет читаем: «Разноплеменный народ Закубанского края, необузданный благонамеренным правлением, живет по произволу без цели и видов к будущему. Если горцев сравнить с хищными зверями — это не будет противоречить истине и сократит рассказ о склонностях и общественном быте дикого народа, столь упорно противящегося мощной силе русского оружия».

Редактор «Мнемозины» тоже успел побывать на Кавказе. Кавказская поэзия Нечаева, предполагаю, была родственна Кюхельбекеру, в том числе добрым отношением к горским обычаям.

С. Л. Мухина опубликовала послание Нечаева декабристу Г. А. Римскому-Корсакову. В нем строчки единомышленные «Ручью Улькушу»: «В аулах Кабарды безлесной, Среди вертепов и пустынь, Где кроет свой приют безвестный Свободы непокорный сын». Во время путешествия на Кавказ Нечаев познакомился и подружился с поэтом и просветителем Шором Ногмоевым. Это он воспел в поэмах дружбу русского народа и черкесского, знал пять языков, мечтал о новой для своего народа азбуке…

Итак, после Союза Благоденствия в жизни Нечаева не оказалось грязного пятна. Не разуверился в былых идеалах, не отошел и не укрылся от активной общественной деятельности, не порвал связей ни с декабризмом как с политическим движением, ни с декабристами, в том числе с некоторыми, наиболее революционными. Он служил передовому движению в меру своего таланта пером, печатным словом, литературой.

Замечаю одну характернейшую особенность жизнеописания Нечаева — дореволюционные биографы тщательнейшим образом замалчивали его участие в декабристской печати. Вот пример: в одном из журналов конца прошлого века этот период биографии Нечаева излагался так: «С 1817 по 1823 год преимущественно относятся его занятия словесностью: стихотворения его появляются в тогдашних журналах». Но в каких — ни одно декабристское издание не упомянуто.

Музы декабризма… Напомню, как проницательно уловили связь литературы с декабристским движением современники: «В этом заговоре принимали участие все журналисты…»

Утверждение это, конечно же, излишне пылко. Не все, естественно, издатели или писатели, сотрудничающие в журналах, стали заговорщиками. Но многие.

Отечественная литература может и должна гордиться, что отдала под революционные знамена таких сынов своих, как Рылеев, Кюхельбекер, А. Одоевский, В. Раевский, П. Катенин, А. Барятинский, Г. Батеньков, А. Корнилович, О. Сомов… Что в тайных обществах состояли и те, кто не стремился стать профессионалами пера, но слыл любимцами муз, ибо тоже печатался, причем не без пользы и успеха. Это братья М. и Н. Бестужевы, А. Якубович, Ф. Вадковский, Н. Чижов, братья Н. и П. Бобрищевы-Пушкины.

Вспомним, что